[парень с характером]

помнится утром все было покрыто инеем, небо сияло гирляндами, хоругвями светлого праздника... воздух наполнился звонкой музыкой оттепели: легкий шорох – словно вздыхают деревья, падение инея, словно валятся друг на друга белые мотыльки, полет запоздалых листьев, беспрерывно осыпающихся под тяжестью льда и едва заметных на поверхности земли, словно истлевший прах. вокруг – тающие в дымке холмы и долины. стоит вглядеться повнимательнее, и замечаешь, что, утратив все свои краски, этот пейзаж сразу же постарел. за одно утро из глубины тысячелетий всплывает волнорез, поросший деревьями и папоротником, устремляется, словно нос корабля, к месту слияния двух рек. с первыми лучами солнца он освобождается от белого покрова и кажется единственным живым местом среди этой равнины, седой, как вечность. по крайней мере в этом месте неясный гул двух потоков противостоит окружающему безмолвию. постепенно и журчание воды растворяется. не затихая ни на миг, обращается в молчание. и лишь тройки дымчатых ворон, пролетающие время от времени в небе, возвращают пейзажу признаки жизни. сидя на краю волнореза, я совершаю неподвижное плавание по равнодушному краю. трамвайные рельсы, согревшие переулок. красные телефонные будки... начало весны. неяркое солнце прохладно касалось серого, слежавшегося снега. небо просвечивало сквозь ветви ивы, готовяться брызнуть золотой дымкой цветения. в безоблачном небе проносятся птицы, они ныряют в ущелья улиц, между огромными домами-скалами, испуская громкие крики ... проходя через сеть веток, звук становился глухим колокольным звоном... застревал в ушах, рассекая черноту безразличия. словно те, что живут в большом доме, некогда полном жизни и голосов, сужая свое жизненное пространство сначала до одного этажа, затем до одной единсвенной комнаты, которой ограничивают свое существование, – живут в ожидании неизбежного переселения в еще более тесную...